— Не помнишь, чей это памятник?
— Не помню, — покачала Леночка головой, потом спохватилась: — А знаешь, отчего-то помню. У него на постаменте написано — Есенин. А почему ты про памятник спросил?
— М-да, — пробормотал я. — Нам с тобой уже и сны похожие снятся. Мне тоже снилось и подземелье, где поезда мчатся, а потом станция, мы вышли и пошли по Тверскому бульвару. Правда, я в Москве сам не был ни разу.
— А что еще тебе снилось? — требовательно спросила Леночка. — Снилось, во что я была одета?
— Снилось. Ты была в гимназическом платье.
— Фух. Слава богу.
— А что не так? Тебе самой что приснилось?
— А мне приснилось, что я одета совсем неприлично, — засмущалась Аленка. — Я даже и говорить не стану…
— А что там неприличного было? — заинтересовался я. — Что там такого, что нельзя сказать будущему мужу?
Аленка прикусила губу, потом прошептала:
— У меня ноги голые были! А почему — я так и не поняла. Разве так можно?
Мне стало смешно. Вот, «рыбки» ее не особо смутили, а голые ноги…
— Я помню — в моем сне барышни либо в коротких штанишках ходили, либо в коротеньких юбочках. Значит, и на тебе что-то похожее было.
— Фу, как это неприлично!
Эх, Леночка, как хорошо, что тебе не приснилась мода, когда девушки носили джинсы с низкой посадкой. Я тогда еще в школе учился, но запомнил — у девчонок голая попа торчала! А ты говоришь — ноги голые.
— А тебе не приснилось, что ты меня попросила восточный халатик купить?
— Не помню. Я как на свои голые ноги посмотрела, сразу проснулась. Знаешь, как стыдно стало? Как это можно с голыми ногами ходить? А что тебе еще снилось?
— Снилось, что я постарше, чем сейчас.
— Вот этого я не запомнила. Но отчего-то помню, что я тебя во сне Димой звала.
Да уж… Не верь, как говорится снам, все сны обман. Заглянула девочка из девятнадцатого века в далекое будущее, уже странно.
— Чего только не приснится. Странно, конечно, что мы с тобой один сон видели. Но все бывает, — философски заметил я.
— Ваня, мне иногда страшно становится, — сказала кареглазка. Отстранившись, спросила: — Скажи, ты любишь смотреть на звездное небо?
— Люблю… — неуверенно ответил я, пытаясь вспомнить — когда в последний раз видел звездное небо? В той жизни особо на небо и не смотрел, а в этой… В этой, тем более, потому что спать ложусь рано. — Но я уже и не помню, когда на небо смотрел.
— Просто, я иной раз, когда в твои глаза смотрю, звездное небо вспоминаю. В августе лучше всего звезды смотреть. Ночи темные, а небо ясное. Я, когда на звезды смотрю, становится не по себе.
— Мне тоже, — вздохнул я. — Кажется — звезд так много, они такие далекие, а ты всего лишь песчинка.
— А я, когда в твои глаза смотрю, ты мне таким одиноким кажешься, словно звезда. Или, будто ты сам осколок звезды.
— Какой же я одинокий, если у меня есть ты? — улыбнулся я. — Мы, как-нибудь вместе на небо посмотрим. Станем смотреть, а сами за руки будем держаться. А вдвоем ничего не страшно, даже звезды.
Но это я просто храбрился, потому что от слов Аленки мне стало не по себе. Необычная у меня невеста. Сон видела такой, который не должна была видеть. И словно бы поняла мою «нездешность». Настроение стало такое, что нужно спеть. Гитара у меня здесь.
— Давай я тебе песню спою? — предложил я. — Только сразу скажу, что она грустная. Опять-таки — не знаю, кто автор. Но не я.
— Давай, — обрадовалась Аленка. — Сейчас за твоей гитарой схожу, и маму с тетушкой позову.
— Мне звезда упала на ладошку.
Я ее спросил — Откуда ты?
— Дайте мне передохнуть немножко,
я с такой летела высоты.
А потом добавила сверкая,
словно колокольчик прозвенел:
— Не смотрите, что невелика я…
Может быть великим мой удел.
К последнему куплету мне самому стало грустно.
— Говорил я долго, но напрасно.
Долго, слишком долго говорил…
Не ответив мне звезда погасла,
было у нее немного сил[2].
Когда закончил петь, рыдали все присутствующие в комнате, а из-за дверей доносилось всхлипывание прислуги. Всем было жалко маленькую уставшую звездочку. Если бы умел — сам бы поплакал.
[1] Первое издание приключений барона Мюнхгаузена на русском языке см.: Рудольф Эрих Распе. Приключения барона Манхгаузена. Спб.: Издание М. О. Вольфа, 1864 г.
[2] Александр Дольский
Глава двенадцатая
«Русский стиль»
Я взирал на вывеску, появившуюся на стене гостиницы «Англатер», словно коза в афишу. Нет, рогатой у меня еще учиться и учиться. Коза — животина умная, она не станет терять время на всякую ерунду, даже если это имеет отношение к монументальному искусству. А то, на что я пялился, скорее бы подошла другой эпохе, когда искусство шагнуло к людям.
Оказывается, гостиница, в которой я обитал по приезду в Череповец, теперь именуется «Москвой». Прежняя вывеска была скромнее, узкая, в два цвета — черный и белый, а эта — длинная, вдоль всего фасада, шириной не меньше сажени, красные буквы на синем фоне, да еще и с изображением конного памятника нашему первому императору.
Ходил сегодня в Воскресенский собор, на обратном пути увидел, что недавно еще заброшенная гостиница вдруг ожила. Кажется, с неделю на службе не был? Ну, как-то так. А тут вдруг и дымом запахло, и забор подновили, вывеска новая. И не просто текст, а живопИсь. Мурал.
Рисунок для уездного города не плох. Вон, даже усы и нахмуренные брови у государя на вздыбленном коне прорисованы. Вот только, отчего он здесь вообще изображен? С какого бока Медный всадник к Москве? Начал лихорадочно вспоминать — не перепутал ли чего? Нет, уж настолько-то не перепутать. Может, это какой-то другой всадник? Если Москва, и конный памятник, то сразу вспоминается Юрий Долгорукий на Тверской площади. Но основателя столицы увековечили гораздо позже. Не то на юбилей столицы, не то в пятидесятые годы. До этого там стоял памятник… Кому-то стоял. А, генералу Скобелеву. Но Скобелев — а это я точно знаю, умер два года назад и памятник ему пока не стоит. Да и вообще, Скобелева увековечили незадолго до Первой Мировой войны.
Как не ломал голову, не смог вспомнить. Или, в этой реальности Петр скачет в Москве? Теоретически, в Первопрестольной могла где-нибудь стоять копия с работы Фальконе, а я об этом мог и не знать.
— Доброго утра, Иван Александрович, — послышался женский голос.
Господи, кого же я вижу!
— Здравствуйте, Анастасия Тихоновна, — поприветствовал я хозяйку гостиницы.
Говорили, что после выхода из тюрьмы госпожа Кошелева «Англетер» собиралась продавать и съехать из Череповца. А тут, вишь, не съехала. Видимо, в цене с покупателем не сошлась. Возможно, что Анастасия Тихоновна временно здесь обитает, утрясает вопросы купли-продали, а скоро съедет. А новое название гостинице дал новый владелец.
— А я смотрю — его благородие, господин следователь идет. Думаю, не к нам ли он? Надо выйти, спросить. Если желаете нумер себе заказать — всегда пожалуйста, — улыбнулась женщина. — Правда, не обессудьте, цены теперь повыше — по рублю господский нумер сдаю. Так сами понимаете — убытков много, расходы, теперь вот, придется возмещать.
Еще бы расходов у нее не было. И сама в тюрьме посидела, и муж на каторгу ушел. А присяжному поверенному, который разливался соловьем, уверяя, что бедная женщина оказалась жертвой обстоятельств и мужа-злодея, сколько пришлось отдать?
Как ни присматривали за домом, но все равно, добрые горожане кое-что из мебели и посуды успели растащить. Пусть скажет спасибо, что полиция жилище и хозяйственные постройки сохранила, а еще лошадей. Но если Анастасия Тихоновна предлагает нумер, значит, она здесь остается хозяйкой. В принципе, законом это не запрещено, но кто другой на ее месте поспешил бы уехать. Ишь, смелая какая. Не опасается, что все сожгут? Или решила, что если сразу не пожгли, то теперь уже и бояться нет смысла? Все может быть.